(картинко нажимаеццо)
Вилки/ложки. Ручной работы.
И ещё одни приборы ручной ковки!
Этакой вилкой да большой кусок горячего мяса.. Ээх! Надо заказать.
Этакой вилкой да большой кусок горячего мяса.. Ээх! Надо заказать.
"Голубь мира"
Середина 70-х годов. В разгаре война в Анголе. Кубинских летчиков перебрасывают в Африку. Чтобы не ослаблять авиационную группировку на острове Свободы, Советский Союз по просьбе кубинцев решил послать туда наш летно-технический состав для создания видимости прежней активности полетов.
Из нашего полка была выделена авиационная эскадрилья. «Секретность» миссии была обеспечена следующим образом: всех летчиков одели в гражданскую одежду — одинаковые светлые плащи и такие же шляпы. Экипировка не соответствовала времени года и погоде и вызывала нездоровый интерес как у сотрудников милиции, так и у авиапассажиров.
Прибыли, разместились, изучили район и приступили к полетам. Продолжая усугублять военную тайну, радиообмен вели на испанском языке. Пытаясь как-то приспособиться, летчики писали на наколенных планшетах русскими буквами испанские слова и фразы. Большая проблема во взаимном понимании с землей возникала из-за того, что та отвечала на таком же «испанском».
Наверное, американские «коллеги» на ближайшей авиабазе заливались истерическим смехом, слушая ежедневные бесплатные шоу в эфире.
Несколько омрачало идиллию нахальное поведение американских самолетов-разведчиков SR-71 «Черная птица», которые, пользуясь тем, что на вооружении кубинских ВВС не было высотных перехватчиков, летали прямо над нашими головами на не доступной для фронтовых истребителей высоте. Те самолеты, на которых летали наши летчики, имели статический потолок - 18 км, а SR-71 обычно ходил на 22 - 24 км и чувствовал себя в полной безопасности — ощущение, которое так любят американцы.
Наши пилоты посовещались и решили проучить «зарвавшихся империалистов». Выбрали самолет с самым лучшим по тяге двигателем, сняли с него все, что только можно было снять, и даже что нельзя. Из вооружения осталось только нахальство. Все эти меры привели к тому, что грозный истребитель превратился в «голубя мира», но с прекрасными летными характеристиками.
Лететь решил сам командир эскадрильи. Весь личный состав собрался на командном пункте наведения, где можно было не только видеть на экранах локаторов будущий поединок, но и слышать радиообмен американских «коллег».
«Черная птица» появилась, как обычно, с севера и шла на высоте 24 км прямо на наш аэродром. Команда на взлет — и наш серебристый «голубь мира» на полном форсаже стремительно пошел в набор высоты. Почти сразу оператор американского пункта наведения ленивым голосом предупредил пилота SR-71 о взлете перехватчика.
Наш истребитель, достигнув более чем двукратной скорости звука, в точно рассчитанный момент резко пошел вверх.
— Джон, я — Фокстрот-125, перехватчик пошел на тебя.
— Пусть идет, у меня 72 тысячи футов (~ 24 тысячи метров).
Полет продолжался, операторы американского радара ленивыми голосами сообщали своему пилоту удаление до нашего истребителя и его изменение высоты через каждую тысячу метров. До 18 тысяч метров тон их голосов не менялся, но потом, когда они увидели, что темп набора высоты перехватчика не снижается, их доклады быстро стали сначала тревожными, а потом уже паническими.
— Джон, я - Фокстрот-125, быстро уходи, уходи, он уже выше тебя!
А наш «голубь мира» уже вышел по гигантской параболе за счет потери скорости на высоту под 30 тысяч метров и оттуда со снижением и разгоном стремительно настигал «Черную птицу».
SR-71 уже вывел двигатели на максимальный режим, но из-за инертности разгона скорости на такой высоте быстро уйти не мог. Куда только подевался самоуверенный тон радиообмена американцев. В эфире уже был крик:
— Джон, немедленно уходи, уходи, он тебя догнал!
— Не могу оторваться, двигатели на форсаже!
Наш комэска для подогрева ситуации доложил на КП на чистом «испанском»:
— 738! Цель в захвате, к пуску готов!
«Черная птица», наверное, икая от страха, на форсаже удирала со снижением в сторону океана, а наш «голубь мира» почти без топлива, снижаясь по крутой спирали, пошел на посадку.
Победа была полная!
После этого случая в течение месяца американские самолеты-разведчики вообще не летали в нашу сторону.
Видимо, все это время их спецслужбы работали над загадкой: что за секретный самолет появился на Кубе и как он мог так легко добыть их «Черную птицу»?
Из нашего полка была выделена авиационная эскадрилья. «Секретность» миссии была обеспечена следующим образом: всех летчиков одели в гражданскую одежду — одинаковые светлые плащи и такие же шляпы. Экипировка не соответствовала времени года и погоде и вызывала нездоровый интерес как у сотрудников милиции, так и у авиапассажиров.
Прибыли, разместились, изучили район и приступили к полетам. Продолжая усугублять военную тайну, радиообмен вели на испанском языке. Пытаясь как-то приспособиться, летчики писали на наколенных планшетах русскими буквами испанские слова и фразы. Большая проблема во взаимном понимании с землей возникала из-за того, что та отвечала на таком же «испанском».
Наверное, американские «коллеги» на ближайшей авиабазе заливались истерическим смехом, слушая ежедневные бесплатные шоу в эфире.
Несколько омрачало идиллию нахальное поведение американских самолетов-разведчиков SR-71 «Черная птица», которые, пользуясь тем, что на вооружении кубинских ВВС не было высотных перехватчиков, летали прямо над нашими головами на не доступной для фронтовых истребителей высоте. Те самолеты, на которых летали наши летчики, имели статический потолок - 18 км, а SR-71 обычно ходил на 22 - 24 км и чувствовал себя в полной безопасности — ощущение, которое так любят американцы.
Наши пилоты посовещались и решили проучить «зарвавшихся империалистов». Выбрали самолет с самым лучшим по тяге двигателем, сняли с него все, что только можно было снять, и даже что нельзя. Из вооружения осталось только нахальство. Все эти меры привели к тому, что грозный истребитель превратился в «голубя мира», но с прекрасными летными характеристиками.
Лететь решил сам командир эскадрильи. Весь личный состав собрался на командном пункте наведения, где можно было не только видеть на экранах локаторов будущий поединок, но и слышать радиообмен американских «коллег».
«Черная птица» появилась, как обычно, с севера и шла на высоте 24 км прямо на наш аэродром. Команда на взлет — и наш серебристый «голубь мира» на полном форсаже стремительно пошел в набор высоты. Почти сразу оператор американского пункта наведения ленивым голосом предупредил пилота SR-71 о взлете перехватчика.
Наш истребитель, достигнув более чем двукратной скорости звука, в точно рассчитанный момент резко пошел вверх.
— Джон, я — Фокстрот-125, перехватчик пошел на тебя.
— Пусть идет, у меня 72 тысячи футов (~ 24 тысячи метров).
Полет продолжался, операторы американского радара ленивыми голосами сообщали своему пилоту удаление до нашего истребителя и его изменение высоты через каждую тысячу метров. До 18 тысяч метров тон их голосов не менялся, но потом, когда они увидели, что темп набора высоты перехватчика не снижается, их доклады быстро стали сначала тревожными, а потом уже паническими.
— Джон, я - Фокстрот-125, быстро уходи, уходи, он уже выше тебя!
А наш «голубь мира» уже вышел по гигантской параболе за счет потери скорости на высоту под 30 тысяч метров и оттуда со снижением и разгоном стремительно настигал «Черную птицу».
SR-71 уже вывел двигатели на максимальный режим, но из-за инертности разгона скорости на такой высоте быстро уйти не мог. Куда только подевался самоуверенный тон радиообмена американцев. В эфире уже был крик:
— Джон, немедленно уходи, уходи, он тебя догнал!
— Не могу оторваться, двигатели на форсаже!
Наш комэска для подогрева ситуации доложил на КП на чистом «испанском»:
— 738! Цель в захвате, к пуску готов!
«Черная птица», наверное, икая от страха, на форсаже удирала со снижением в сторону океана, а наш «голубь мира» почти без топлива, снижаясь по крутой спирали, пошел на посадку.
Победа была полная!
После этого случая в течение месяца американские самолеты-разведчики вообще не летали в нашу сторону.
Видимо, все это время их спецслужбы работали над загадкой: что за секретный самолет появился на Кубе и как он мог так легко добыть их «Черную птицу»?
Маляры.
Одним тёплым летним вечером, когда на небе уже зажглись звёзды, а подлая Луна решила взять выходной, в казарму, где обитала третья эскадрилья курсантов, примчался запыхавшийся капитан с повязкой дежурного по полку. Надо сказать, что этот капитан по должности был как раз начальником штаба третьей эскадрильи. Курсанты-второкурсники народ ушлый, мигом сообразили, что подобное явление не к добру, и подобно тараканом постарались скрыться из виду.
Но офицер тоже ведь не первый день в армии служил. Он не стал гоняться за основной стаей, а быстро отсёк путь к отступлению двум десяткам курсантов, которых так неосторожно угораздило находиться в этот момент в умывальнике.
Построив воинство и переписав фамилии в блокнот (очень, кстати, правильное решение, иначе потом крайних не сыщешь), капитан произнёс следующую речь.
— По моим каналам, — каким именно, он уточнять не стал, — получена информация, что завтра к нам внезапно прилетает с проверкой начальник училища. А у нас...
Что у нас, капитан мог не перечислять, и так понятно, что бардак отменный, который бывает в период лётной практики.
— Ну всё, «пэхэдэ», — обречённо подумал курсант, кем чисто случайно был автор этих строк. Работать что-то совсем не хотелось, и он незаметно просочился в самый конец строя, подальше от начальства.
А меж тем, начальник штаба уже приступил к раздаче подарков, пардон, распределением личного состава по объектам.
— Вы двое, — ткнул он пальцем первых и поставил отметку в блокнот, — Занимаетесь вот этим умывальником.
Далее последовали коридор, кубрики, каптёрки. Досталось даже чердачному помещению, куда генерала отродясь не заносило. Когда в строю осталось только три человека вместе с упомянутым курсантом, объекты уже как бы и закончились. В юных душах уже забрезжила надежда, что пронесло, но как гласит военная мудрость, курсантов больше чем работы не бывает. Капитан перелистнул страницу блокнота и с видом человека, едва не забывшем о главном деле своей жизни, произнёс: Побелить казарму!
— Так темно же, товарищ капитан, — пытались робко протестовать те, кому судьбой было уготовано быть этой ночью малярами.
— Приказ командира полка, — сказал как отрезал дежурный офицер.
Тут уж не поспоришь, да и в самом деле, что такое ночь в сравнении с полковником?
— В штабе эскадрильи мешок с извёсткой, там же пульверизатор и стремянка, — тираду капитана следовало понимать, — За вас бездельники уже всё сделано, вам осталось только побелить.
По-своему он был прав, не факт, что получи эту задачу курсанты с утра, не провозились бы они с поиском инструмента и извёстки как раз до ночи. Подарок действительно был царским. Тройка курсантов оперативно сбегала за столь драгоценным сейчас имуществом, развела известь водой, процедила её через стыренную с бытовой комнаты марлю (которую каптёрщик вывесил пару минут назад) и устроила оперативное совещание, как лучше выполнить задачу. Логично было поступить как всегда, тщательно выкрасить фронт казармы, хорошо пройтись по флангам, а тыл уже как всегда. Только к тому времени уже совсем стемнело, а перед входом казармы болтался единственный на сто ближайших метров фонарь.
— А давайте начнём с самого тёмного места, — предложил кто-то, а остальные согласились, что переходить с тёмного к светлому завсегда легче, чем наоборот. И троица поволокла своё имущество к тылу казармы.
Но вдруг случилось непредвиденное. Что-то там не срослось у старенькой подстанции и она сверкнула праздничным фейерверком, а городок погрузился во тьму.
Автор извиняется, но последующий диалог не оригинальный текст, а близкий по смыслу перевод на литературный язык.
— Ну что, пойдём капитану докладывать? — прозвучал в темноте голос.
— Эх, знать бы, когда свет сделают, — слегка мечтательно ответил второй голос.
— Я не знаю, когда будет сделан свет, но знаю, что будет с нами после доклада. Капитан ответит, что за это время он уже бы успел сам три раза казарму побелить. А потому минут через пять, а ещё через пять, уже в новом статусе продолжим выполнять ту же самую задачу, — обрисовал вероятное развитие событий третий голос, на днях он уже побывал на губе, а потому отличался реалистичностью суждений.
— А что делать? — не унимался первый голос, — Темно же...
— Белить!
— Как?
— На ощупь и на слух. Качай давай!
Зачвакал автомобильный насос и минуту спустя зашелестел дождём пульверизатор. Потом стало слышно, как его струи забарабанили о преграду.
— Видишь, — назидательно произнёс третий голос, — когда к стенке подносишь, звук меняется, вот так и побелим.
— Пропусков не наделаем? — засомневался второй голос.
— А мы по несколько раз пройдёмся, извести точно на три побелки хватит, чего её жалеть, — хохотнул третий.
Стремянка, свинченная со списанной пожарной машины, вещь хорошая, длинная и насколько же неустойчивая. Но в темноте, оказывается, не так страшно. А в армии кто предлагает идею, тот её и воплощает, если ты не начальник, конечно.
И обладатель третьего голоса приступил к побелке. Первый голос пыхтел на пару с насосом, обладатель второго изо всех сил удерживал норовящую завалится стремянку.
К трём ночи управились. Отволокли инструмент к штабу, кое-как в темноте помылись и рухнули спать.
— Рота, подъём! — прогремел голос дневального.
— Да ладно тебе, всё равно сегодня генерал не прилетит, смотри, какой туман.
Один из маляров, обладатель третьего голоса в темноте ну и... впрочем не столь важно кто он, с трудом открыл глаза. За окнами, действительно, стояла непроницаемая, молочно-белая мгла. Не было даже видно стоящего в каких-то десяти метров от казармы тополя.
— Вот те раз, это же сколько метров видимости...— подумал было находчивый маляр, как смутная догадка заставила его одеться и выскочить на улицу. Яркое утреннее солнце резануло по глазам, в пронзительно синем небе ни одного облачка.
Перед казармой застыл как изваяние капитан. На его лице читалось, что по-русски звучит приблизительно как сильное удивление.
Маляры сработали на совесть, пропусков не наделали. Даже на окнах...
Но офицер тоже ведь не первый день в армии служил. Он не стал гоняться за основной стаей, а быстро отсёк путь к отступлению двум десяткам курсантов, которых так неосторожно угораздило находиться в этот момент в умывальнике.
Построив воинство и переписав фамилии в блокнот (очень, кстати, правильное решение, иначе потом крайних не сыщешь), капитан произнёс следующую речь.
— По моим каналам, — каким именно, он уточнять не стал, — получена информация, что завтра к нам внезапно прилетает с проверкой начальник училища. А у нас...
Что у нас, капитан мог не перечислять, и так понятно, что бардак отменный, который бывает в период лётной практики.
— Ну всё, «пэхэдэ», — обречённо подумал курсант, кем чисто случайно был автор этих строк. Работать что-то совсем не хотелось, и он незаметно просочился в самый конец строя, подальше от начальства.
А меж тем, начальник штаба уже приступил к раздаче подарков, пардон, распределением личного состава по объектам.
— Вы двое, — ткнул он пальцем первых и поставил отметку в блокнот, — Занимаетесь вот этим умывальником.
Далее последовали коридор, кубрики, каптёрки. Досталось даже чердачному помещению, куда генерала отродясь не заносило. Когда в строю осталось только три человека вместе с упомянутым курсантом, объекты уже как бы и закончились. В юных душах уже забрезжила надежда, что пронесло, но как гласит военная мудрость, курсантов больше чем работы не бывает. Капитан перелистнул страницу блокнота и с видом человека, едва не забывшем о главном деле своей жизни, произнёс: Побелить казарму!
— Так темно же, товарищ капитан, — пытались робко протестовать те, кому судьбой было уготовано быть этой ночью малярами.
— Приказ командира полка, — сказал как отрезал дежурный офицер.
Тут уж не поспоришь, да и в самом деле, что такое ночь в сравнении с полковником?
— В штабе эскадрильи мешок с извёсткой, там же пульверизатор и стремянка, — тираду капитана следовало понимать, — За вас бездельники уже всё сделано, вам осталось только побелить.
По-своему он был прав, не факт, что получи эту задачу курсанты с утра, не провозились бы они с поиском инструмента и извёстки как раз до ночи. Подарок действительно был царским. Тройка курсантов оперативно сбегала за столь драгоценным сейчас имуществом, развела известь водой, процедила её через стыренную с бытовой комнаты марлю (которую каптёрщик вывесил пару минут назад) и устроила оперативное совещание, как лучше выполнить задачу. Логично было поступить как всегда, тщательно выкрасить фронт казармы, хорошо пройтись по флангам, а тыл уже как всегда. Только к тому времени уже совсем стемнело, а перед входом казармы болтался единственный на сто ближайших метров фонарь.
— А давайте начнём с самого тёмного места, — предложил кто-то, а остальные согласились, что переходить с тёмного к светлому завсегда легче, чем наоборот. И троица поволокла своё имущество к тылу казармы.
Но вдруг случилось непредвиденное. Что-то там не срослось у старенькой подстанции и она сверкнула праздничным фейерверком, а городок погрузился во тьму.
Автор извиняется, но последующий диалог не оригинальный текст, а близкий по смыслу перевод на литературный язык.
— Ну что, пойдём капитану докладывать? — прозвучал в темноте голос.
— Эх, знать бы, когда свет сделают, — слегка мечтательно ответил второй голос.
— Я не знаю, когда будет сделан свет, но знаю, что будет с нами после доклада. Капитан ответит, что за это время он уже бы успел сам три раза казарму побелить. А потому минут через пять, а ещё через пять, уже в новом статусе продолжим выполнять ту же самую задачу, — обрисовал вероятное развитие событий третий голос, на днях он уже побывал на губе, а потому отличался реалистичностью суждений.
— А что делать? — не унимался первый голос, — Темно же...
— Белить!
— Как?
— На ощупь и на слух. Качай давай!
Зачвакал автомобильный насос и минуту спустя зашелестел дождём пульверизатор. Потом стало слышно, как его струи забарабанили о преграду.
— Видишь, — назидательно произнёс третий голос, — когда к стенке подносишь, звук меняется, вот так и побелим.
— Пропусков не наделаем? — засомневался второй голос.
— А мы по несколько раз пройдёмся, извести точно на три побелки хватит, чего её жалеть, — хохотнул третий.
Стремянка, свинченная со списанной пожарной машины, вещь хорошая, длинная и насколько же неустойчивая. Но в темноте, оказывается, не так страшно. А в армии кто предлагает идею, тот её и воплощает, если ты не начальник, конечно.
И обладатель третьего голоса приступил к побелке. Первый голос пыхтел на пару с насосом, обладатель второго изо всех сил удерживал норовящую завалится стремянку.
К трём ночи управились. Отволокли инструмент к штабу, кое-как в темноте помылись и рухнули спать.
— Рота, подъём! — прогремел голос дневального.
— Да ладно тебе, всё равно сегодня генерал не прилетит, смотри, какой туман.
Один из маляров, обладатель третьего голоса в темноте ну и... впрочем не столь важно кто он, с трудом открыл глаза. За окнами, действительно, стояла непроницаемая, молочно-белая мгла. Не было даже видно стоящего в каких-то десяти метров от казармы тополя.
— Вот те раз, это же сколько метров видимости...— подумал было находчивый маляр, как смутная догадка заставила его одеться и выскочить на улицу. Яркое утреннее солнце резануло по глазам, в пронзительно синем небе ни одного облачка.
Перед казармой застыл как изваяние капитан. На его лице читалось, что по-русски звучит приблизительно как сильное удивление.
Маляры сработали на совесть, пропусков не наделали. Даже на окнах...
Фото дня
80–е годы, северные границы Советского Союза.
Медведица голодная и пограничники подкармливали её сгущёнкой. Медведица лапой выдавливала молоко из банки, выпивала, и уже потом сама кормила медвежат.
Учения
...Kвинтэссенцией идиотизма стала, конечно, командно-штабная тренировка на случай начала войны с подъемом по боевой тревоге и отработкой "Плана первоочередных мероприятий" (тихий ужас и шедевр военной бюрократии). Чтобы было понятно, поясню, испытательный полигон часть совсем не боевая. Чтобы его подняли по тревоге должна начаться Третья Мировая, не меньше.
И даже в этом случае ничего особенного на полигоне не произойдет. Просто все испытания пойдут по ускоренной программе в три смены, чтобы успеть обеспечить войска на фронте новой техникой и проверить снятую с длительного хранения. Все! Никаких привычных мероприятий вроде выдвижения в запасные районы и выполнения заранее определенных задач.
Однако РВСН - войска повышенной готовности, потому пару, тройку раз в год в них проводятся масштабные учения на случай войны и заодно с ракетными армиями к ним привлекают и полигоны (по принципу "все так все, нечего отлынивать"). Вы не поверите, главным критерием готовности офицера к войне на полигоне является наличие противогаза. Почему, зачем, никто не знает. Но в дни подобных учений все офицеры, от простого испытателя, до заместителей начальника полигона напяливают на себя противогазные сумки - что в них лежит, уже не важно, но сумка через плечо висеть обязана. Начальник полигона пользуется в этом вопросе известными привилегиями, поэтому сам сумку не носит (за него это делает адъютант), но попадись ему офицер без противогаза - выдерет нещадно.
Кроме того, на подобной "войне" отрабатываются различные вводные: от налета вражеской авиации, до ликвидации волнений среди гражданского населения. Хорошо, когда часть при этом не загружена испытательными работами, можно без проблем поиграть в солдатики. А вот если в части одновременно идет штук пять различных испытаний, и сидит несколько экспедиций промышленников, их оплативших, тогда сильно не повоюешь. Промышленности ведь от души насрать на все военные приколы, их волнует, чтобы сроки испытаний не срывались. Попробуй скажи им: "Ребята, идите пейте водку в гостинице. Сегодня мы с Вами не работаем - на нас напал условный противник". Вой поднимется до небес, и они будут совершенно правы - нечего херней заниматься. А если попробовать заявить в Главном Штабе: "Господа полковники, нам сейчас в солдатиков играть некогда - у нас испытательные работы", то можно элементарно без погон остаться. Так что приходится как то изворачиваться, чтобы и волки были сыты и овцы целы.
Одно спасение - площадка от Главного Штаба далеко, так что редко какой проверяющий окажется настолько настырным, что туда поедет, а если и поедет, то заранее предупредят, и времени приготовится к встрече вполне хватит.
А еще на "войне" каждая часть разворачивает Командный Пункт - ну принято так в РВСН, что поделать, и вот все эти командные пункты работают в контакте (по телефону) с Главным Командным Пунктом, который находится в Главном Штабе. Оттуда приходят распоряжения на маленькие командные пункты, а обратно стекаются донесения об их выполнении.
И вот на очередной "войне", в "дикой дивизии" развернули командный пункт, его личный состав был представлен старым замшелым майором Волошиным (одним!), почти достигшим предельного возраста пребывания на военной службе. В дикой дивизии, как обычно офицеры разрывались на части от обилия испытательных работ, поэтому выделить на командный пункт кого-нибудь еще просто физически не получалось. Естественно на все "военные" мероприятия, с благословления командира просто плюнули, а отдуваться теперь предстояло Волошину. Командир его проинструктировал так:
- Смотри, Васильич, я тебе доверяю важное дело. Будь всегда на связи, а докладывать можешь, что на ум взбредет. Но если хоть один вояка из Главного Штаба помешает мне проводить испытания - ответишь головой.
Волошин, почесав раннюю лысину, ответил: "Есть!", и война началась.
Вскоре из Главного Штаба пришла первая вводная: "В воздушном пространстве полигона обнаружен противник. Два штурмовика тактической авиации наносят ракетно-бомбовые удары. Доложить о потерях и принять меры к ликвидации последствий налета".
"Вот птеродактили, - удивился Волошин. - Они что, тактику вообще в училищах не проходили. Где это видано, устраивать налеты двумя самолетами?", и закрутил диск такого же древнего как он сам телефона.
Едва в Главном Штабе сняли трубку, майор бодро проорал в нее:
- Зенитными средствами части один из самолетов противника сбит, второй поврежден. Поврежденный самолет взял курс на Казахстан. Жертв и разрушений нет. Расход - две ракеты комплекса "Бук"!
Несколько секунд Волошин с наслаждением слушал удивленную паузу, затем аккуратно повесил трубку. Начальник штаба полигона, руководивший учениями получив столь нестандартный доклад (остальные части наперебой сообщали о потерях, развертывании полевых лазаретов и мерах по восстановлению разрушений), наморщил лоб и выдал:
- Передайте им новую вводную. Во время налета разрушен резервуар с соляркой на складе ГСМ, разлившееся топливо воспламенилось, срочно организовать меры по тушению пожара. Емкость резервуара, ну пусть будет сорок тонн, а то умные слишком.
На отработку этой вводной у Волошина ушло пятнадцать минут. По прошествии этого срока Главный Штаб получил очередной доклад:
- Пожар потушен собственными силами. В резервуаре оказалось только пятьдесят литров соляры, остальное вода. Подозреваем, что заместитель командира части по тылу похитил топливо и продал казахам на ближайшие кошары. Зам. по тылу взят под стражу, представители военной прокуратуры для проведения следствия вызваны.
После этого Волошина не беспокоили до вечера - переваривали. А часть, не ведая ничего о разыгравшихся на ее территории драмах "бумажной войны", спокойно занималась испытательными работами.
Следующий звонок на командном пункте прозвенел в десять часов вечера.
- Что за бардак! Почему не докладываете обстановку! - бушевал начальник отдела боевой подготовки, на ночное время его оставили старшим в Главном Штабе, и теперь он оправдывал доверие.
Волошин, ни куда особо не торопясь, догрыз галету из сухпайка и доложил:
- У нас все нормально, без происшествий.
- Что нормально! Вы там что, водку жрете! Немедленно доложить по установленной форме!
Со вздохом сожаления отодвинув в сторону только распечатанный паек и открыв шпаргалку с формой доклада, Волошин принялся монотонно нараспев зачитывать:
- Товарищ полковник, докладывает дежурный по командному пункту майор Волошин...
Доклад в исполнении майора занял ровно пятнадцать минут.
- ... передвижения разведывательных и диверсионных групп противника в районе дислокации части наблюдательными постами не зафиксировано. Докладывал майор Волошин.
- Ну вот, слава Богу, разродились! И докладывать каждый час! До утра! Неукоснительно!
Несколько раз браво гаркнув: "Есть, товарищ полковник! Виноват, товарищ полковник!" Волошин вернулся к прерванному ужину.
В одиннадцать он вновь накрутил знакомый номер и зачитал шпаргалку. На этот раз обошлось без наставлений. "Принял. Занимайтесь!" - сухо проворчал полковник и повесил трубку.
В двенадцать на середине доклада начальство попыталось как-то сократить установленную форму:
- Короче, у вас там все нормально?
- Минуту, товарищ полковник, я докладываю, - отбрил поползновение Волошин. - Подозрительных предметов на территории части при осмотре патрулями не обнаружено...
В итоге доклад продолжался на две минуты дольше. "Противник нервничает", - усмехнулся майор и завел будильник на час ночи.
В час полковник просто бросил трубку. "Эх, не дослушал, непорядок", - решил Волошин и вновь накрутил номер.
- Товарищ полковник, нас разъединили. Так вот...
В ответ из трубки донеслись рыдания.
Волошин добросовестно докладывал об оперативной обстановке каждый час до утра, ни мольбы, ни стоны штабного полковника не могли заставить мстительного майора выбросить хоть слово из "установленной формы". Если в штабе бросали трубку, Волошин тут же перезванивал, и все же добивался чтобы его дослушали до конца. Доложив, майор с чистой совестью передвигал стрелку будильника на час вперед и тут же мирно засыпал на предусмотрительно притащенном из караулки топчане.
Больше, до самого конца "войны" на наш командный пункт не звонил никто.
И даже в этом случае ничего особенного на полигоне не произойдет. Просто все испытания пойдут по ускоренной программе в три смены, чтобы успеть обеспечить войска на фронте новой техникой и проверить снятую с длительного хранения. Все! Никаких привычных мероприятий вроде выдвижения в запасные районы и выполнения заранее определенных задач.
Однако РВСН - войска повышенной готовности, потому пару, тройку раз в год в них проводятся масштабные учения на случай войны и заодно с ракетными армиями к ним привлекают и полигоны (по принципу "все так все, нечего отлынивать"). Вы не поверите, главным критерием готовности офицера к войне на полигоне является наличие противогаза. Почему, зачем, никто не знает. Но в дни подобных учений все офицеры, от простого испытателя, до заместителей начальника полигона напяливают на себя противогазные сумки - что в них лежит, уже не важно, но сумка через плечо висеть обязана. Начальник полигона пользуется в этом вопросе известными привилегиями, поэтому сам сумку не носит (за него это делает адъютант), но попадись ему офицер без противогаза - выдерет нещадно.
Кроме того, на подобной "войне" отрабатываются различные вводные: от налета вражеской авиации, до ликвидации волнений среди гражданского населения. Хорошо, когда часть при этом не загружена испытательными работами, можно без проблем поиграть в солдатики. А вот если в части одновременно идет штук пять различных испытаний, и сидит несколько экспедиций промышленников, их оплативших, тогда сильно не повоюешь. Промышленности ведь от души насрать на все военные приколы, их волнует, чтобы сроки испытаний не срывались. Попробуй скажи им: "Ребята, идите пейте водку в гостинице. Сегодня мы с Вами не работаем - на нас напал условный противник". Вой поднимется до небес, и они будут совершенно правы - нечего херней заниматься. А если попробовать заявить в Главном Штабе: "Господа полковники, нам сейчас в солдатиков играть некогда - у нас испытательные работы", то можно элементарно без погон остаться. Так что приходится как то изворачиваться, чтобы и волки были сыты и овцы целы.
Одно спасение - площадка от Главного Штаба далеко, так что редко какой проверяющий окажется настолько настырным, что туда поедет, а если и поедет, то заранее предупредят, и времени приготовится к встрече вполне хватит.
А еще на "войне" каждая часть разворачивает Командный Пункт - ну принято так в РВСН, что поделать, и вот все эти командные пункты работают в контакте (по телефону) с Главным Командным Пунктом, который находится в Главном Штабе. Оттуда приходят распоряжения на маленькие командные пункты, а обратно стекаются донесения об их выполнении.
И вот на очередной "войне", в "дикой дивизии" развернули командный пункт, его личный состав был представлен старым замшелым майором Волошиным (одним!), почти достигшим предельного возраста пребывания на военной службе. В дикой дивизии, как обычно офицеры разрывались на части от обилия испытательных работ, поэтому выделить на командный пункт кого-нибудь еще просто физически не получалось. Естественно на все "военные" мероприятия, с благословления командира просто плюнули, а отдуваться теперь предстояло Волошину. Командир его проинструктировал так:
- Смотри, Васильич, я тебе доверяю важное дело. Будь всегда на связи, а докладывать можешь, что на ум взбредет. Но если хоть один вояка из Главного Штаба помешает мне проводить испытания - ответишь головой.
Волошин, почесав раннюю лысину, ответил: "Есть!", и война началась.
Вскоре из Главного Штаба пришла первая вводная: "В воздушном пространстве полигона обнаружен противник. Два штурмовика тактической авиации наносят ракетно-бомбовые удары. Доложить о потерях и принять меры к ликвидации последствий налета".
"Вот птеродактили, - удивился Волошин. - Они что, тактику вообще в училищах не проходили. Где это видано, устраивать налеты двумя самолетами?", и закрутил диск такого же древнего как он сам телефона.
Едва в Главном Штабе сняли трубку, майор бодро проорал в нее:
- Зенитными средствами части один из самолетов противника сбит, второй поврежден. Поврежденный самолет взял курс на Казахстан. Жертв и разрушений нет. Расход - две ракеты комплекса "Бук"!
Несколько секунд Волошин с наслаждением слушал удивленную паузу, затем аккуратно повесил трубку. Начальник штаба полигона, руководивший учениями получив столь нестандартный доклад (остальные части наперебой сообщали о потерях, развертывании полевых лазаретов и мерах по восстановлению разрушений), наморщил лоб и выдал:
- Передайте им новую вводную. Во время налета разрушен резервуар с соляркой на складе ГСМ, разлившееся топливо воспламенилось, срочно организовать меры по тушению пожара. Емкость резервуара, ну пусть будет сорок тонн, а то умные слишком.
На отработку этой вводной у Волошина ушло пятнадцать минут. По прошествии этого срока Главный Штаб получил очередной доклад:
- Пожар потушен собственными силами. В резервуаре оказалось только пятьдесят литров соляры, остальное вода. Подозреваем, что заместитель командира части по тылу похитил топливо и продал казахам на ближайшие кошары. Зам. по тылу взят под стражу, представители военной прокуратуры для проведения следствия вызваны.
После этого Волошина не беспокоили до вечера - переваривали. А часть, не ведая ничего о разыгравшихся на ее территории драмах "бумажной войны", спокойно занималась испытательными работами.
Следующий звонок на командном пункте прозвенел в десять часов вечера.
- Что за бардак! Почему не докладываете обстановку! - бушевал начальник отдела боевой подготовки, на ночное время его оставили старшим в Главном Штабе, и теперь он оправдывал доверие.
Волошин, ни куда особо не торопясь, догрыз галету из сухпайка и доложил:
- У нас все нормально, без происшествий.
- Что нормально! Вы там что, водку жрете! Немедленно доложить по установленной форме!
Со вздохом сожаления отодвинув в сторону только распечатанный паек и открыв шпаргалку с формой доклада, Волошин принялся монотонно нараспев зачитывать:
- Товарищ полковник, докладывает дежурный по командному пункту майор Волошин...
Доклад в исполнении майора занял ровно пятнадцать минут.
- ... передвижения разведывательных и диверсионных групп противника в районе дислокации части наблюдательными постами не зафиксировано. Докладывал майор Волошин.
- Ну вот, слава Богу, разродились! И докладывать каждый час! До утра! Неукоснительно!
Несколько раз браво гаркнув: "Есть, товарищ полковник! Виноват, товарищ полковник!" Волошин вернулся к прерванному ужину.
В одиннадцать он вновь накрутил знакомый номер и зачитал шпаргалку. На этот раз обошлось без наставлений. "Принял. Занимайтесь!" - сухо проворчал полковник и повесил трубку.
В двенадцать на середине доклада начальство попыталось как-то сократить установленную форму:
- Короче, у вас там все нормально?
- Минуту, товарищ полковник, я докладываю, - отбрил поползновение Волошин. - Подозрительных предметов на территории части при осмотре патрулями не обнаружено...
В итоге доклад продолжался на две минуты дольше. "Противник нервничает", - усмехнулся майор и завел будильник на час ночи.
В час полковник просто бросил трубку. "Эх, не дослушал, непорядок", - решил Волошин и вновь накрутил номер.
- Товарищ полковник, нас разъединили. Так вот...
В ответ из трубки донеслись рыдания.
Волошин добросовестно докладывал об оперативной обстановке каждый час до утра, ни мольбы, ни стоны штабного полковника не могли заставить мстительного майора выбросить хоть слово из "установленной формы". Если в штабе бросали трубку, Волошин тут же перезванивал, и все же добивался чтобы его дослушали до конца. Доложив, майор с чистой совестью передвигал стрелку будильника на час вперед и тут же мирно засыпал на предусмотрительно притащенном из караулки топчане.
Больше, до самого конца "войны" на наш командный пункт не звонил никто.
Кольца Сатурна вокруг Земли
Как бы это выглядело... Замечательно, мне кажется! :)
А как бы это повлияло на развитие религий на Земле, только представьте! А сколько волшебного эпоса и легенд было бы создано.. даа..
"Всё было бы по-другому" © Mnu
А как бы это повлияло на развитие религий на Земле, только представьте! А сколько волшебного эпоса и легенд было бы создано.. даа..
"Всё было бы по-другому" © Mnu
О военном патруле
Думаю, что большинство из вас наблюдали на улицах родных городов воинский гарнизонный патруль. Обычно это офицер, начальник патруля, и два срочника или курсанта, патрульные. Шляются они по городу, офицер при оружии, патрульные со штык-ножами, и наблюдают внимательно, чтоб военнослужащие на улицах и в общественных местах блюли себя неуклонно, не барагозили и соблюдали форму одежды. Если же наблюдают они подобное безобразие, то, как правило, реагируют. Как? Ну, к примеру, замечают они бойца, в растегнутом кителе и с фуражкой на затылке, а это ж форменное безобразие. Офицер командует патрульным: "Фас!" и те приводят нарушителя пред ясны очи начальника патруля, тот проводит с ним воспитательную работу и записывает данные нарушителя в особый листочек, который по окончании патрулирования сдается либо военному коменданту гарнизона, либо его помощнику - именно им патруль подчиняется.
Так вот о листочке. Чтоб патруль не прохлаждался и чтоб служба им медом не казалась, устанавливают так называемый "план по нарушителям", у нас обычно это было 3 человека, т.е. хочешь иль не хочешь, но чтоб к концу патрулирования в этом листочке трое нарушителей было записано. Не меньше! Больше можно, ровно три можно, а меньше нет, иначе выделят тебе дополнительное время патрулирования, чтоб рысью обежать свой маршрут и искоренить в нем нарушения воинской дисциплины в лице очередного раздолбая-военного.
Так вот, служил со мной майор Толик М. Отличный мужик, спокойный, рассудительный, дело свое знал хорошо, семьянин и пр. И вот однажды мы с ним заступили в патруль, что само по себе абсолютно не примечательно, примечательно другое. Отпатрулировали, возвратились в комендатуру, у меня, как положено, трое нарушителей в листке записано, а у Толика всего два. Непорядок, однако. Надо заметить, что в тот день дежурным помощником военного коменданта был капитан-танкист, маленький, злющий, морда багрового цвета, глаза - лазер, не подходи, разрежет. Говорю:
- Толь, как же ты патруль-то сдашь?
- Да сдам как-нибудь, - отвечает, - первый раз чтоль.
Помощник-танкист как на Толика листок глянул, побагровел еще больше, аж губы с лицом слились, глаза на выкате, слюни - кипяток: "Полчаса! Дополнительного времени! Патрулирования! И! Чтоб! Третий! Был записан! Хоть рожай его! Чтоб был!".
Толик флегматично пожал плечами, вышел в коридор и, вижу, стоит там, на маршрут не торопиться. Сдал я свой патруль, выходим с танкистом этим из его кабинета, а капитан этот перемещался исключительно стремительными рывками, пробегает он мимо Толика в коридоре, понимает, что майор должен патрулировать, а он вот, спокойно стоит себе, что за дела? Танкист резко оборачивается, открывает рот, уже заранее слюнями брызжа, но сказать ничего не успевает. Толик спокойно представляется ему начальником патруля и задает резонный вопрос:
- Товарищ капитан, а почему вы не отдаете воинское приветствие старшему по званию?
Капитан застыл соляным столбом, превратился в статую. Этот безобидный вопрос перечеркнул все основы его мировосприятия.
Толик спокойно достал лист записи нарушителей и начертал там: "Капитан С., помощник военного коменданта, не отдание воинского приветствия старшему по званию", и сунул это статуе помощника коменданта: "Подпишите, что патруль сдан. Домой пора, дети ждут".
Капитан, не выходя из ступора, расписался. Толик ушел домой. Через минутку статуя начала подавать признаки жизни и тихо прошептала: "Вот же.. Б..."
Больше с Толика план по нарушителям не требовали никогда.
Так вот о листочке. Чтоб патруль не прохлаждался и чтоб служба им медом не казалась, устанавливают так называемый "план по нарушителям", у нас обычно это было 3 человека, т.е. хочешь иль не хочешь, но чтоб к концу патрулирования в этом листочке трое нарушителей было записано. Не меньше! Больше можно, ровно три можно, а меньше нет, иначе выделят тебе дополнительное время патрулирования, чтоб рысью обежать свой маршрут и искоренить в нем нарушения воинской дисциплины в лице очередного раздолбая-военного.
Так вот, служил со мной майор Толик М. Отличный мужик, спокойный, рассудительный, дело свое знал хорошо, семьянин и пр. И вот однажды мы с ним заступили в патруль, что само по себе абсолютно не примечательно, примечательно другое. Отпатрулировали, возвратились в комендатуру, у меня, как положено, трое нарушителей в листке записано, а у Толика всего два. Непорядок, однако. Надо заметить, что в тот день дежурным помощником военного коменданта был капитан-танкист, маленький, злющий, морда багрового цвета, глаза - лазер, не подходи, разрежет. Говорю:
- Толь, как же ты патруль-то сдашь?
- Да сдам как-нибудь, - отвечает, - первый раз чтоль.
Помощник-танкист как на Толика листок глянул, побагровел еще больше, аж губы с лицом слились, глаза на выкате, слюни - кипяток: "Полчаса! Дополнительного времени! Патрулирования! И! Чтоб! Третий! Был записан! Хоть рожай его! Чтоб был!".
Толик флегматично пожал плечами, вышел в коридор и, вижу, стоит там, на маршрут не торопиться. Сдал я свой патруль, выходим с танкистом этим из его кабинета, а капитан этот перемещался исключительно стремительными рывками, пробегает он мимо Толика в коридоре, понимает, что майор должен патрулировать, а он вот, спокойно стоит себе, что за дела? Танкист резко оборачивается, открывает рот, уже заранее слюнями брызжа, но сказать ничего не успевает. Толик спокойно представляется ему начальником патруля и задает резонный вопрос:
- Товарищ капитан, а почему вы не отдаете воинское приветствие старшему по званию?
Капитан застыл соляным столбом, превратился в статую. Этот безобидный вопрос перечеркнул все основы его мировосприятия.
Толик спокойно достал лист записи нарушителей и начертал там: "Капитан С., помощник военного коменданта, не отдание воинского приветствия старшему по званию", и сунул это статуе помощника коменданта: "Подпишите, что патруль сдан. Домой пора, дети ждут".
Капитан, не выходя из ступора, расписался. Толик ушел домой. Через минутку статуя начала подавать признаки жизни и тихо прошептала: "Вот же.. Б..."
Больше с Толика план по нарушителям не требовали никогда.
Как закрывали контору
Во время оно, в уездном городе... ну, назовем его Бобруйск, областная администрация во главе с тогдашним губернатором создала некий фонд помощи сирым и убогим. Фонд сей, как водится, был немножко чуть-чуть левый, мелькали там непонятные деньги от непонятных благодетелей, но и времена были лихие: 1992, кто помнит.
Фонд тот довольно быстро сам собой стух, толком не успев помочь ни сирым, ни убогим, но отмыв для отцов-основателей немножечко бабла.
Долго ли коротко, прошло четырнадцать лет. Новый глава Бобруйска, инспектируя вверенное ему хозяйство, взглянул бдительным оком на оный
фонд, и призвал к себе зама:
- А поведай мне, думный дьяк, что у нас за фонд такой есть?
- Дык, это... его уже нет.
- Но по документам - есть?
- Да, но...
- Значит, закрыть официально, доложить в месячный срок. Понятно?
Зам ударился об пол, обернулся коршуном, схватил клювом золотую пайцзу от Самого и вылетел в окно, в юротдел управы, находившийся как раз напротив. Задача была поставлена... ну, скажем так, подотделу очистки, в котором трудился в то время человек, рассказавший мне эту историю.
Проблема, на первый взгляд, казалась простой, как фланец от фановой трубы: исключить организацию из Единого государственного реестра юридических лиц (ЕГРЮЛ). Но действительность внесла некоторые... коррективы, о которых я и хочу вам, дорогие читатели, поведать.
Дама в отделе регистрации юридических лиц была была мила и приветлива, как бультерьер:
- Реестр образован в 2002-м году. А вы образовались в 1992-м. Мы не можем вас просто так исключить. Вас просто там нет.
- ОК, дайте справку, что нас нет.
- Нет, это невозможно, вы должны ликвидировать юрлицо.
- И что нам делать?
- Сначала зарегистрируйтесь как юрлицо, а потом напишите заявление о ликвидации юрлица.
- И что нам надо?
- Как что? Устав общества, директор...
- Какой устав, какой директор? Фонда - нет?
Дама лениво потянулась, ковыряя черенком чайной ложки в зубах:
- Милай... Орднунг мус зайн. Значитцца, заявление о регистрации, ждете месяц, потом заявление о ликвидации. С этого и начнете.
- А можно сразу же подать заявление и регстрацию и на ликвидацию?
- Никак невозможно. У вас же нет регистрационного номера, как же ш вы ликвидироваться будете? Да, и еще: опубликуйте заявление о том,
что вы закрываетесь, оно как раз 4 недели должно провисеть в СМИ. И из 11-го окошка сверку расчетов с бюджетом принесите, что за вами ничего нет.
Директором-на-час назначили безответного начальника подотдела очистки, объяснив ему, что никак иначе невозможно-с, ибо без директора заявление не примут, а тот, который был в 1996-м, давно уже перешел в форму планковского электрона, и неотлавливаем в принципе: где-то по всей России есть примерно 0,6 директора, но нигде - его целиком.
Долго ли коротко ли, заявление было написано, и наш герой опять отправился в налоговую. Пытошных дел мастер налоговый инспектор улыбнулся с приветливостью голодной акулы, которой вывалили объедки с круизного теплохода:
- А, значицца, закрываться. Это хорошо. Давайте-ка посмотрим, а что у вас тут есть? Ой, а у вас налоги не уплачены... так... посчитаем недоимку, пени... Сто сорок тыщ с вас, дорогие граждане, как одна копеечка!
Наш герой нервно вздрогнул: вечер переставал быть томным:
- Как.. сто сорок тыщ... откуда?
- Ну, все просто: тридцать вы были должны, а еще 110 вам за 10 лет аккурат и накапало.
- Но... давайте сличим!
- Давайте. Вот в одиннадцатое окошко, и попросите у них сводный баланс по вашей лавочке.
- Но.. у меня пацза от Самого!
- А у меня - Налоговый кодекс. В одиннадцатое окошко, пожалуйста.
Бумага из 11-го окошка, мягко говоря, не радовала: на самом деле, оказывается, была переплата по местным налогам, а недоимка - по федеральным. Юротдел сел думать. Запросили налоговую:
- Ребят, а вот тут у нас переплата по этим налогам и недоимка по тем. Давайте вы нам одно за другое зачтете?
- Никак нельзя. Это нарушит мировую гармонию.
Транспортный отдел налоговой решил внести свою лепту в нескучную жизнь героя:
- Нам нужна справка, что у фонда не было автомобилей.
- Где я вам ее возьму? Какие, в жопу, автомобили? Вы шо, пайзцу от Самого не видели?
- Видели. Но нам нужна справка....
Герой, твердея лицом до состояния нитрида бора, ломанулся в городское ГАИ. Люди под погонами малость изумились, но тряхнув пыльными папками, через неделю дали ответ:
- Да, не числилось за фондом машинок.
Во второй раз транспортный отдел налоговой встретил нашего героя охлажденным шампанским и седлом дикой косули:
- Мы запросили ГАИ...
- Какого ж тогда хрена вы меня туда гоняли?
- У нас порядок.
- И?
- Вот, у вас была машина в фонде... 2 месяца... в 1996-м. И вы не платили транспортный налог. Вот вам пеня за 10 лет.
- Мля, но мне сказали, что никаких машинок за фондом нет и не было!
- Ничче не знаем. Вот бумага. Машинка. Два месяца. Вот акт о недоимке. Платите. Да, и пени - каждый день.
Отдел налогообложения частных лиц тоже не замедлил порадовать:
- Фонд? Фонд... У вас ведь там люди были? Как не были? А директор хотя бы? Был... А мы не видим, чтобы с его зарплаты платились налоги....
- Мы не знаем, где этот чертов директор! Какие, к черту налоги??
- Ничего не знаем. Человек - был. Значит, была зарплата. Значит, с нее надо было платить налоги. Налогов вы не платили. Надо разобраться.
...начальник юротдела, объединившись с начальником подотдела очистки, для которого это теперь стало личной проблемой, бились с налоговой недолго, примерно недели три. В конце концов сошлись на ста тысячах, сложными пассами скостив сороковник. Выяснилось, шо тех местных налогов, по которым была переплата, уже нет, и бюджет эту переплату не вернет: простите, ребята.
Сам тем временем нервничал: вместо бодрого рапорта о закрытии фонда ему ежемесячно на стол ложилась челобитная от холопов о том, что просят они его губернаторской милости и снисхождения к немощам: продли мол, милостивец, срок еще на месяц. В очередной, семнадцатый по счету, раз в дверь Самого робкой мышью поскребся начальник юротдела:
- Сиятельный хан...
- Чего тебе?
- Надо денег.
- Каких денег? За что?
- Фонд, налоги....
- Какие налоги? Какой фонд, Мля, он уже 10 лет не существует!
- У государевых мытарей иное мнение, великий хан...
- Сколько тебе надо????
- Не знаю.
- Как????
Цимес и нахес состояли в том, что пени продолжали капать. Каждый день. И сказать точную сумму, следующую к уплате, можно было лишь после сложнейших расчетов,причем именно на день расчета: на следующий день сумма, по понятным причинам, чуток увеличивалась. Ситуация осложнялась тем, что подотдел очистки вообще-то говоря, был привлечен в качестве ударной силы для закрытия плевого вопроса, и не располагал ни копейкой денег для подобного платежа. Надо было запрашивать финансовое управление.
Финансист сбледнул с лица:
- А как... я это буду проводить?
- Как хочешь, но нужны деньги!
Начальник подотдела очистки спешно изучал методы засолки сухарей и книгу "100 вкусных и полезных блюд из морошки", наш герой научился взглядом останавливать машину начальника налоговой, но дело не двигалось. Пени капали, срок шел, Сам подписывал уже седьмое по счету постановление о продлении распоряжения о закрытии фонда. В конце концов собрался Большой Сходняк, на котором зам Самого, начальник финансового управления и Главный налоговик принимали решение. Зам Самого стоял в налоговой на коленях, "директор на час" подписал кровью из вены бумагу, в которой клялся Матерью-Оленихой и Великой Тундрой, что оригинальный директор пропал с концами, и никто ему зарплату не платил. Сколько выдрано волос на голове, история умалчивает, но наконец, настал ТОТ день, когда наш герой не только вычислил, сколько надо отдать кровопийцам в налоговую окончательно, но и утряс это с бухгалтерией финуправления, юротделом Самого и налоговой.
Прижимая к груди новый баланс без долгов, наш Рембо ломанулся опять в отдел регистрации юрлиц, к акуле в боевом макияже. Заветная печать опустилась на документ.
...и настал Судный День, и вострубил первый Ангел. И наш герой, со справкой из налоговой и следами катарсиса на лице, опять отправился в ЕГРЮЛ, Другой рукой он прижимал к груди бумажку о том, что объява о ликвидации провисела месяц в "вечернем Бобруйске". Бумажка грела грудь, в конце тоннеля вроде бы начало светиться. Чуть позже выяснилось, что это был встречный поезд. ибо ЕГРЮЛовская дама мило улыбнулась, продемонстрировав безупречную работу дантиста:
- Не-а. Не пойдет.
Все-таки правильно, что в России запрещено ношение огнестрела. Нормальный человек бы ее после такого просто убил, прошел бы месячный курс реабилитации у психиатров, и вышел на свободу. Наш герой лишь сумел выдохнуть:
- Пппочемму?
- Пока вы тут бездельничали, два года шляясь незнамо где, закон изменился. Теперь надо подобное объявление не где попало публиковать, а
в специальном центральном альманахе "Терпилы и калики перегожие". Вот, опубликуете, провисит месяц, и тогда....
Начальник подотдела очистки уже почти договорился о принятии схимы в соседнем монастыре. Мытарства с закрытием конторы отец-настоятель согласился зачесть за послушание. Карьера старца Зосимы, свежий воздух, колка дров зимним солнечным утром - и никаких фондов. Объявление написали. Опубликовали. И утром, ровно через тридцать дней после опубликования, наш герой, о шкуру которого уже можно было обломать рогатину, отправился в ЕГРЮЛ. В его кармане зазвенел телефон:
- Да?
- Слушай, тут такое дело...
- Что?????
- В юротдел пришли кредиторы.
- Кто????
- Кредиторы. Фонд должен был Водоканалу 1200 рублей. Значит так. Быстро, пулей в ЕГРЮЛ. Закрой лавку. Что хочешь сделай, но закрой, наконец, эту поганую лавку...
- А... задолженность?
- Делай. Мы тут разберемся....
Герой привычно толкнул взглядом дверь в государственный реестр. Ему осталось пройти двадцать шагов до двери, за которой выдавали заветное ликвидационное свидетельство...
28 метров под водой
(обновлено 19.11)
Здесь фото в полном размере
"Анхелита, Мексика.
Что–то типа колодца. На глубине 29–30м. слой сероводорода. Ниже до 60м – соленая вода. Приехали на восходе, погружаемся. Очень плавно 5м., 10., 15м… падаем в темноту…. 20м… 25м… Открывается все вот это и в голове мысль – вот он приход! ) Я в воде, глубина под 30 м, а подо мной — река, остров, деревья и опавшая листва. Река, над которой висит дайвер – это слой сероводорода.
В довершение всего сюра – над нами вверху плавает крокодил…"
Здесь фото в полном размере
"Анхелита, Мексика.
Что–то типа колодца. На глубине 29–30м. слой сероводорода. Ниже до 60м – соленая вода. Приехали на восходе, погружаемся. Очень плавно 5м., 10., 15м… падаем в темноту…. 20м… 25м… Открывается все вот это и в голове мысль – вот он приход! ) Я в воде, глубина под 30 м, а подо мной — река, остров, деревья и опавшая листва. Река, над которой висит дайвер – это слой сероводорода.
В довершение всего сюра – над нами вверху плавает крокодил…"
Развод по-японски
Как хорошо всем известно, женская доля – тяжелая и далеко не сахарная, и чем дальше мы направляем взгляд в исторические дали, тем более безрадостной она представляется. Средневековая Япония исключением из общечеловеческого правила не была: женскому полу отводилась вполне определенная ниша, из которой вырваться было практически невозможно. В данной статье речь пойдет о разводе, вернее – о единственно возможном способе развестись, имевшемся у японок в период с конца 13 по конец 19 века.
В 1285 году вдова Ходзё Токимунэ (1251-1284) постриглась в монахини, приняв буддийское имя Какусан-ни, и основала на северной окраине города Камакура храм Токэйдзи. Она добилась у руководства сёгуната нестандартного разрешения сделать этот храм единственным местом в стране, где женщина могла получить развод с мужем (что в принципе запрещалось), при условии, что она проживет на его территории полных три года.
Храм мгновенно приобрел бешенную популярность и известность, и к нему потянулись доведенные до отчаяния женщины, желавшие избавиться от постылых мужей, но не хотевшие лишаться жизни. Для супругов такая ситуация была чрезвычайно позорной, а потому они устраивали за своими благоверными погони; у храма делали засады, чтобы перехватить беглянок, но значительная их часть достигала цели, причем в основном при помощи окрестного населения, живо им сочувствовавшего. До наших дней дошло много стихотворений в стиле сэнрю на тему «побега в Токэйдзи», одно из которых звучит так:
«Любой спешащей женщине показывают направление к Токэйдзи, говоря: Вон туда!»
Храму помогало то, что его настоятельницами становились, как правило, члены императорской фамилии (как, например, было с пятой главой храма Ёдони, дочерью императора Го-Дайго). После того, как в 1615 году был взят Осакский замок, а его хозяин Тоётоми Хидэёри покончил с собой, его дочь пришла в храм под именем Тэнсюни. Когда ее привели к Токугава Иэясу, фактического убийцы отца, и тот спросил – чего она желает, Тэнсюни попросила нового властителя Японии не отменять древнего обычая храма Токэйдзи, и тот был достаточно благороден, чтобы согласиться на это.
Обещание выполнялось неукоснительно; когда через некоторое время Като Акинари, повелитель замка Аидзу, силой изъял оттуда свою сбежавшую жену, Тэнсюни немедленно донесла об этом Иэясу, а последний лишил Като Акинари надела в 430 тысяч коку риса (1 коку – 180 литров), несмотря на его верную службу господину.
Поняв, что закон работает, к храму устремилось еще больше женщин. Рядом с его главными воротами пришлось выстроить три гостиницы-общежития, где временно проживали решившие развестись, а на территории комплекса поставили здание для судебных рассмотрений, где мужей заставляли подписывать бракоразводный документ по истечении трех положенных лет.
Судя по всему, мужей принуждали к разводу, беря их бюрократическим измором. Сперва прибывшую женщину опрашивали, после чего посылали вызов ее родителям (муж к тому времени уже, как правило, находился здесь же у храма). Чиновники призывали супругов помириться, и бывали случаи, когда это приводило к результату, после чего те, воссоединившись, отбывали прочь. Чаще же женщина упорствовала, а муж, несмотря на то, что развод покрывал его позором, был вынужден написать микударихан («три вертикальные строчки») – письмо, подтверждающее его согласие на свободу жены.
Однако находились и упрямцы, никак не соглашавшиеся на мировую; тогда храмовое начальство составляло специальное послание с объяснением положения (дэяку-но тассигаки), которое рассылалось самому мужу, его повелителю, управляющему селением или городом, где тот проживал, - в общем, всем официальным лицам, имеющим отношение к жизни мужа. В этом письме сообщался день, когда к месту его жительства должна была прибыть специальная комиссия из храма.
Мужчине предстояло пережить очередную порцию позора, и многие сдавались на этом этапе, написав и отослав найсайриэн, согласие на разрыв брачных связей.
Но были и настоящие упрямцы, готовые терпеть скрытые и явные насмешки; тогда в указанный день к нему прибывала храмовая комиссия, торжественно неся перед собой лакированную коробку с «Правилами храма Токэйдзи» (дзибосё). Собственно, это был уже финал, на который муж не мог никак повлиять, но, дотянув до такого момента, ему оставалось лишь сохранять остатки лица, и он вновь отказывался разводиться, подавая прошение в суд.
Однако храмовый закон имел преимущество над обычным гражданским, и мужу в приказном порядке приказывали подписывать разводное письмо.
Далее женщина поступала « в собственность храма» на два года (вышеописанные процедуры занимали не менее года) для исполнения всевозможных хозяйственных работ, после чего, получив нечто вроде «справки об освобождении», становилась свободной (и могла вновь выходить замуж).
Токэйдзи потерял свое значение лишь в 1873 году, когда был принят закон, дававший женщинам право на развод.
С 1902 года этот храм перестал быть женским монастырем и был передан дзэнской школе Риндзай; теперь в его музее можно увидеть много выполненных тушью картин (некоторые из которых написал Хакуин) с изображением подвижников, ищущих просветления, и несколько великолепных деревянных статуй бодхисатв, созданных в 13-14 веках.
В 1285 году вдова Ходзё Токимунэ (1251-1284) постриглась в монахини, приняв буддийское имя Какусан-ни, и основала на северной окраине города Камакура храм Токэйдзи. Она добилась у руководства сёгуната нестандартного разрешения сделать этот храм единственным местом в стране, где женщина могла получить развод с мужем (что в принципе запрещалось), при условии, что она проживет на его территории полных три года.
Храм мгновенно приобрел бешенную популярность и известность, и к нему потянулись доведенные до отчаяния женщины, желавшие избавиться от постылых мужей, но не хотевшие лишаться жизни. Для супругов такая ситуация была чрезвычайно позорной, а потому они устраивали за своими благоверными погони; у храма делали засады, чтобы перехватить беглянок, но значительная их часть достигала цели, причем в основном при помощи окрестного населения, живо им сочувствовавшего. До наших дней дошло много стихотворений в стиле сэнрю на тему «побега в Токэйдзи», одно из которых звучит так:
«Любой спешащей женщине показывают направление к Токэйдзи, говоря: Вон туда!»
Храму помогало то, что его настоятельницами становились, как правило, члены императорской фамилии (как, например, было с пятой главой храма Ёдони, дочерью императора Го-Дайго). После того, как в 1615 году был взят Осакский замок, а его хозяин Тоётоми Хидэёри покончил с собой, его дочь пришла в храм под именем Тэнсюни. Когда ее привели к Токугава Иэясу, фактического убийцы отца, и тот спросил – чего она желает, Тэнсюни попросила нового властителя Японии не отменять древнего обычая храма Токэйдзи, и тот был достаточно благороден, чтобы согласиться на это.
Обещание выполнялось неукоснительно; когда через некоторое время Като Акинари, повелитель замка Аидзу, силой изъял оттуда свою сбежавшую жену, Тэнсюни немедленно донесла об этом Иэясу, а последний лишил Като Акинари надела в 430 тысяч коку риса (1 коку – 180 литров), несмотря на его верную службу господину.
Поняв, что закон работает, к храму устремилось еще больше женщин. Рядом с его главными воротами пришлось выстроить три гостиницы-общежития, где временно проживали решившие развестись, а на территории комплекса поставили здание для судебных рассмотрений, где мужей заставляли подписывать бракоразводный документ по истечении трех положенных лет.
Судя по всему, мужей принуждали к разводу, беря их бюрократическим измором. Сперва прибывшую женщину опрашивали, после чего посылали вызов ее родителям (муж к тому времени уже, как правило, находился здесь же у храма). Чиновники призывали супругов помириться, и бывали случаи, когда это приводило к результату, после чего те, воссоединившись, отбывали прочь. Чаще же женщина упорствовала, а муж, несмотря на то, что развод покрывал его позором, был вынужден написать микударихан («три вертикальные строчки») – письмо, подтверждающее его согласие на свободу жены.Однако находились и упрямцы, никак не соглашавшиеся на мировую; тогда храмовое начальство составляло специальное послание с объяснением положения (дэяку-но тассигаки), которое рассылалось самому мужу, его повелителю, управляющему селением или городом, где тот проживал, - в общем, всем официальным лицам, имеющим отношение к жизни мужа. В этом письме сообщался день, когда к месту его жительства должна была прибыть специальная комиссия из храма.
Мужчине предстояло пережить очередную порцию позора, и многие сдавались на этом этапе, написав и отослав найсайриэн, согласие на разрыв брачных связей.
Но были и настоящие упрямцы, готовые терпеть скрытые и явные насмешки; тогда в указанный день к нему прибывала храмовая комиссия, торжественно неся перед собой лакированную коробку с «Правилами храма Токэйдзи» (дзибосё). Собственно, это был уже финал, на который муж не мог никак повлиять, но, дотянув до такого момента, ему оставалось лишь сохранять остатки лица, и он вновь отказывался разводиться, подавая прошение в суд.
Однако храмовый закон имел преимущество над обычным гражданским, и мужу в приказном порядке приказывали подписывать разводное письмо.
Далее женщина поступала « в собственность храма» на два года (вышеописанные процедуры занимали не менее года) для исполнения всевозможных хозяйственных работ, после чего, получив нечто вроде «справки об освобождении», становилась свободной (и могла вновь выходить замуж).
Токэйдзи потерял свое значение лишь в 1873 году, когда был принят закон, дававший женщинам право на развод.
С 1902 года этот храм перестал быть женским монастырем и был передан дзэнской школе Риндзай; теперь в его музее можно увидеть много выполненных тушью картин (некоторые из которых написал Хакуин) с изображением подвижников, ищущих просветления, и несколько великолепных деревянных статуй бодхисатв, созданных в 13-14 веках.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)